Vosmerka: «ЧУМА» ВО ВРЕМЯ ПИРА

ЕВГЕНИЙ ЛУМПОВ.

На прошедшем кинофестивале «Евразия» был показан фильм Адильхана Ержанова «Чума в ауле Каратас».

Однако многие предпочли  погрузиться в шум вокруг фильма и режиссера вместо того, что обсудить саму картину – глубокомысленную и самобытную. А зря, обсудить-то есть что.

‒ Адильхан, на пресс-конференции после фильма, ты сказал, что Чума — это губительная традиционность нашего общества. Насколько утопичным тебе видится ее разрушение?

‒ В самих традициях, возможно, нет ничего плохого, пока эти самые традиции не перестают быть безопасными для общества. Весь парадокс в том, что наше общество, к своему ужасу, вероятно, зиждется на том, что любое другое общество разрушает. К примеру, есть некоторые виды организмов, которые выживают за счет паразитов, и без них уже невозможно. Гомеостаз нашего социума настолько завязан на коррупции и клановости, что без них у нас будет уже другая культура. Какая ‒ неизвестно, но совершенно точно, что прежней уже не будет.

‒ Впревые со времен «Каратаса» у тебя в фильме герой-одиночка ‒ это желание подчеркнуть мотивы Дон Кихота, Чацкого и или это стилистический прием, чтобы указать на мизерность разумного в среде неразумного?

‒ Это структура «Божественной комедии», когда героя проводят сквозь круги ада. Чтоб передать алогичность, надо было противопоставить ей прямолинейную логику героя. Отсюда и такой одиозный персонаж.

‒ Чума, конечно, понятие древнее, но наиболее конкретизированное все-таки средневековьем. В фильме есть его однозначные атрибуты. Как это средневековье роднится с языческим маскарадом, показанным тут же в фильме?

‒ Сейчас принято рассматривать коррупцию и прочие социальные проблемы через призму современного мироустройства, возлагая вину на почивший Союз, или на неразвитую рыночную демократию. Однако если приглядеться, корни любого социума скрыты в генетическом коде, который берет начало не с конкретной даты, будь то средневековье или времена подревнее. Возможно, это совокупность невероятно длительных исторических процессов, последствия которых мы видим сегодня. Их игнорировать бессмысленно. Мне нравится находить ответы в прямой связи с мифологией, в мистической подоплеке ‒ связывая их с реалиями наших дней, картина мне представляется более красивой и… безысходной.

‒ Понятно, что ночное время выбрано в качестве основы не случайно, но не лишило ли это фильм работы с цветом или на сей раз он второстепенен? Хотя и присутствует дозировано.

 ‒ В фильме есть внутренняя семантика цветов, просто они не так ярко выражены, как в тех же «Хозяевах». Доминирует синий, желтый приглушен, присутствует красный, земляной. Эти цвета необязательным образом выражают то, что было задумано на стадии сценария. К примеру, синий был цветом конформизма. Красный цветом бунта. И т. д.

‒ Большое внимание уделено построению мизансцен, в том числе и глубинных. С одной стороны это демонстрирует техническую виртуозность работы, с другой дает ей почти театральную атмосферу. Ты добивался максимальной условности и абстрактности повествования?

‒ Я всегда был уверен, что искусство ‒ это транскрипция реальности. Мы переводили жизнь на язык нашей реальности, потому принципиально было заменить все, абсолютно все, на атрибуты и иероглифы внутреннего пространства Каратаса. Кадр не может быть снят ради выражения диалога, или ради обозначения актера в пространстве. Кадр снимается для воссоздания микрокосма внутри произведения, потому в нем необходимо наполнить каждый сантиметр жизнью настолько, чтобы снимаемое на камеру стало искусством. В противном случае это была бы иллюстрация сюжета, которого в нынешнем сериальном кино полно.

‒ При всей условности и абстрактности повествования в фильме множество конкретных указателей на место и время, вроде «выставочного центра». Что убедило тебя в необходимости подобных акцентов?

‒ Мне кажется, это интересное сочетание действительности и сказки. Ведь я снимаю гротеск не для бегства от реальности, а для выпячивания реальности. Метода карикатуры ‒ преувеличивать, врать, чтоб сказать правду.

‒ Не смотря на обилие атрибутов средневековья и язычества, образный ряд картины строится не только на них. Тут и балбалы, и Ленин, и ТВ ‒ это ведь не просто временной контекст, дабы показать живучесть чумы в веках ‒ намекаешь на необходимость переоценки прошлого для разрушения нынешнего уклада? Или это намек на то, что все нынешнее логично ибо проистекает из хода событий?

‒ У нас волшебное место, потому что феодализм, капитализм, социализм живут, не мешая друг другу, как в Индии соседствуют вероучения разных народов, покорявших страну. От такого сплава рождается эклектика, которая и есть в фильме. Стиль «Чумы» не придуман нами, это то, что есть в культуре. Эклектика и гротеск присутствуют в нашей повседневности, надо только понаблюдать. Переоценка ‒ это уже ответ, которого я не искал в фильме. Если от наблюдаемого рождается необходимость переоценки ‒ что ж, я согласен.

‒ Эстетика насилия в фильме выражена ярче, чем в прежних работах, притом, что ты совсем не большой его поклонник. С чем это связано?

‒ Действительно, в фильме, хоть и на втором плане, отрубают голову, прибивают гвоздями человека к столу, сжигают, умирают от чумы. Но все эти действия носят ритуальный характер. То есть, происходит, как бы игра в насилие. Нет ни крови, ни боли. Есть в тысячный раз повторяемый акт насилия, притом символический, после чего персонажи снова в строю и несут свою ношу. Насилие в фильме подчеркивает цикличность всех процессов в Каратасе. Это никого не пугает, это правила игры и всех все устраивает.

‒ Какой бы не была чума, реальной или метафоричной, методы борьбы с ней всегда крайне радикальны. Ты сам веришь в акимов с новыми программами, в поступательные перемены к лучшему?

‒ Человечество всегда, при всех своих ошибках, упорно и настойчиво улучшается. Это происходит вопреки всем стенаниям пессимистов. Однако в некоторых регионах это делается медленнее, чем в других. Планета Земля как кастрюля, где-то каша подгорает быстро, где-то она еще не закипала. Но то, что каша сварится ‒ это определенно.

‒ Для тебя самого отношение зрителей к картине, в частности их неприятие, непонимание являются показателями той традиционности, о которой идет речь, когда люди даже не воспринимают альтернативную возможность существования?

‒ Я думаю, фильм может не нравиться по многим причинам. Некоторым противна его этика, некоторым эстетика, некоторым все вместе. Предпочитаю думать, что зрители, которым не понравился или понравился фильм, руководствовались только собственным вкусом.